Творчество Терентiя Травнiка, как всякого настоящего мастера, – это прежде всего создание собственного мира – мира не копирующего, а продолжающего, изучающего и дополняющего наше бытие. Да, этот мир похож на наш, а как же иначе: в нем те же и земля, и небо, поиски и потери, печали, любовь, вера… И в то же время он во многом иной, он – поэтический, он, можно сказать в нашем случае, – «травниковский». Порой более реалистичный, чем сама жизнь, ибо он увиденный, отмытый и донесенный до нас талантом, даром поэтического слова. В нем звучит непреходящее настоящее, в нем каждая строка и рифма выстраданы, пропущены через душу и сердце самого поэта.

Первое знакомство со стихами Терентiя Травнiка напоминает волшебство, чем-то схожее с печатанием фотографии. Читаешь его строки – и воображение само, безо всяких усилий, начинает «проявлять» этот новый, запечатленный душой автора мир. Созданные им образы с каждой секундой становятся все ярче, резче и насыщенней. Еще немного, еще несколько строк – и… вы полностью погружаетесь в иную, но хорошо знакомую реальность, а потом… А потом остаетесь в ней навсегда. Так приходят в нашу жизнь любимые артисты, художники, композиторы, так и в моей жизни появился поэт Терентiй Травнiкъ, о творчестве которого все мое дальнейшее повествование.
Терентiй Травнiкъ (Игорь Аркадьевич Алексеев) родился в Москве в июне 1964 года в родильном доме им. Г.Л. Грауэрмана, здание которого и по сей день находится на Новом Арбате. Все свое детство и юность он прожил вместе с родителями в «старой» Москве, неподалеку от ул. Плющиха, а точнее – на Ростовской набережной, в доме, который еще долго, аж до начала 90-х стоял на высоком левобережье Москва-реки, – доме, известном в истории как дом фабриканта Сушкина П.И., или проще – Сушкин дом, что на Мухиной горе.
Его отец, Аркадий Павлович Алексеев, родился и вырос на Плющихе, в годы ВОВ был определен в Свердловское суворовское военное училище, по окончании учебы служил в армии, а позже, уйдя в отставку, работал инженером-конструктором в КБ Томилинского завода и играл в любительском джазовом оркестре.
Людмила Георгиевна Алексеева (Филимонова), мать Терентiя, родилась в Москве и жила со своими родителями Георгием Григорьевичем и Марией Васильевной в этом же доме. По окончании школы училась на юридическом факультете Московского университета им. М.В. Ломоносова.
Затем работала прокурором отдела в прокуратуре Московской области, а позже была избрана судьей Московского областного суда. Ныне она заслуженный юрист Российской Федерации.
Как вспоминает сам поэт, «первые строчки, похожие на стихи» он сочинил в четыре года. Они сохранились, и свой рассказ о Травнiке я, пожалуй, начну с цитаты «похожих на стихи» строк:

Чайка над морем –
Лихо порхает,
Ой, как смеется
Мальчик Ваня…

Листок с написанным кривыми печатными буквами (с ошибками) четверостишием сохранила мама будущего поэта и вместе с его детскими пинетками подарила ему на… сорокалетие со словами: «Пришло время пойти и дописать стихотворение…» Казалось бы, это всего лишь шутка, но года через три ее слова, действительно, сбылись и он – пошел…
Да так пошел, что из него буквально «полились» стихи – десятки и сотни четверостиший.
В 2007 году были изданы сразу три книги Травнiка: «Cirqulleum», «Graffoslove» и книга стихов-песен «Сушкин дом на Мухиной горе».
В 2008 году в свет выходят еще несколько поэтических сборников. Прежде всего – это прекрасно изданная книга, плод совместного творчества Травнiка со своим близким другом, замечательным московским графиком Александром Моисеевичем Хасминским, и, чуть позже, такие книги, как «Светец» – к пятидесятилетию освящения храма Святителя Николая в Бирюлево, книга, посвященная друзьям поэта – «Апреллиада» и, наконец, книга, проиллюстрированная акварелями самого поэта, а надо сказать, что он еще и хороший художник, «Тихий свет» – поэтическое путешествие по православной Москве.
Вот и вспомнилась мне эта история с первым стихотворением, подаренным ему мамой, вот и появилась у Терентiя тропинка в удивительный мир словотворчества. Вслед за выходом книги была написана песня, где на музыку было положено стихотворение – воспоминание о той самой «чайке». Эта песня вошла в его музыкальный альбом «Три желудя на Плющихе». Поясню: не один десяток лет Травнiкъ пишет песни и исполняет их под гитару. В этом альбоме песня представлена под названием «Бумажная чайка».

И, сделанный неважно,
Летит вперед отважно
Мой голубок бумажный,
Мой белый самолет.

И знаю я, что вскоре
Он станет чайкой в море,
И где-то мальчик Ваня
Ее в песке найдет.

Он принесет ее домой,
И станет чайка вновь живой,
А утром, когда солнце встанет,
вспенив море,
Он к сердцу белую прижмет,
Тайком на берег отнесет
И выпустит опять её на волю…

Конечно, Травнiкъ и раньше писал стихи, хотя никогда не называл свое творчество «поэзией». Стихов было немало, были и поэмы, и пьесы в стихах, но что-то его сдерживало от отождествления себя с поэтами. Теперь, познакомившись с ним, я понимаю, что скорее всего это была некая врожденная скромность, нежели неуверенность в своих произведениях. К тому же тогда стихи были всего лишь частью его столь многообразного, сложного, многослойного мира, где умещались, боролись, вытесняли и дополняли друг друга краски, ноты, звуки, цветные и музыкальные образы. А поэзия… Поэзия в это время зрела в нем, ждала своего часа, накапливалась, искала выхода, грозила вырваться наружу и захлестнуть с головой. Он не говорил друзьям о своих стихах, считал, что просто делает «поэтические этюды, экспериментирует», что настоящая поэзия – это очень серьезно, это «действительно вершина творческой реализации, до которой надо идти дорогой длиной в жизнь».
Со слов самого Терентiя, с русским языком в школе будущий поэт дружил неохотно, но, неожиданно для самого себя, в четвертом классе вдруг стал, как с улыбкой он мне признался, «временным отличником по русскому, как будто что-то услышал в себе и мгновенно понял и правила, и красоту языка». Травнiкъ вспоминает: « Я хорошо помню это замечательное время осознания». Позже он все-таки повернул к более любимым им точным предметам, и русский язык надолго «сдулся» до твердой четверки в четвертях.
«Так и осталась, – говорит он, – за сочинение дробь в пять четвертей, правда иногда сползающая до двух… четвертей. Так, например, в восьмом классе, когда я написал сочинение на всю тетрадь, а это двенадцать листов, и раскрыл тему по-своему, проэкспериментировал – воспел Илью Обломова как положительного героя, то заработал и того меньше, а именно два, деленное на два. Опыт провалился полностью. На мой вопрос к учительнице, почему «два» за грамотность, где все тянуло на четверку, она спокойно пояснила: «Писать надо, Алексеев, как учат в школе, умничать потом будешь «. Теперь бы я с ней не спорил, а тогда возмущался, но все равно не возражал открыто. А это ведь была четвертная районная работа. Потом, помню, это долго обсуждалось в нашем классе. Я тогда был одним из лучших учеников в классе».
Еще в студенческие годы у Травнiка вышли малыми тиражами такие сборники стихов, как «Неопубликашки» (1983), «Крик в Никуда» (1987), «Четверть века» и другие, но это были скорее сборники песен, написанных им для своей группы «Ноевъ Ковчегъ», созданной в 1979 году. В свое время Терентiй учился в музыкальной школе по классу фортепиано.
Много позже, в 1990 году, крестный отец Терентiя, его близкий друг и учитель, ныне покойный Михаил Леонидович Курганов, философ, поэт и публицист, предрек Травнiку в одном из посвященных и подаренных ему стихотворений время начала поэтического взлета.
Пророчество сбылось год в год.
В своей книге «Апреллиада», вышедшей из печати в 2007 году, в стихотворении, посвященном Курганову М.Л. «Учитель Молоко» (а именно так звал Терентiй своего друга: как он мне объяснил – по первым буквам, написанным через букву «о»), он напишет, вспоминая это:

Меня учил он мыслить сердцем,
А ум мой называл он школяром,
Не позволял топтаться мне на месте
И мысли путал, завязав узлом.

И я вгрызался в тот гордиев узел…
Но вот однажды, протянув мне меч,
Сказал он: «Слаб клинок для сечи…
но скоро будет резать — твоя речь.

Ты будешь голосом лечить
сердце людские.
И ровно через восемнадцать лет –
Зачавшийся сегодня в моей силе –
Взойдет на свет еще один поэт.

Для Травнiка поэзия – это облачение в слово всего, что нас окружает. Как? Откуда берутся подобные стихи – он и сам вряд ли ответит на этот вопрос. Вероятно, эти стихи, как он сам заметил в нашей беседе, «случаются» или «приключаются, второе чаще». Как будто « кто-то во мне говорит, а я слышу и отвечаю, позже записываю их и потом особенно не правлю, так, разве что совсем немногое». Да и он сам удивляется, откуда появляются эти строки, – «мне всегда было интересно, откуда во мне возникает музыка, изображение, строка. Теперь я понимаю, что это прочувствованное и воссозданное переживание Божественной красоты. И чем больше ты подготовлен, тем ярче и выразительнее ты переводишь ее на язык человека с прекрасного и вдохновенного языка Творца».
Когда опыт души накапливается, то, смешиваясь с сердечной природой, он прорастает для поэта словом. Чем сильнее резонанс с сердцем, тем более вероятность правильной строки и рифмы.
Стихотворение для поэта – это не просто, по его же словам, «концентрированная проза», но и огромная ответственность за сказанное, это как «меткий выстрел навскидку». «Иногда, – делится он со мной, – мне кажется, что все стихотворение написано ради одной строчки, одного мгновения, одного вздоха. Это необыкновенное ощущение в душе. Эту строчку надо найти, почувствовать в стихе.
Она есть в каждом хорошем произведении. Это как кнопка, как звоночек – найдете и произносите, произносите, и тогда стихотворение откроется, как занавес, как ворота, как просто дверь, и вы войдете и увидите много больше, чем прочитали. Просто вы войдете в себя, в свое сердце таким образом».
Удивительно, но он почти не работает над стихом, черновик – уже чистовик. Иногда может убрать слово, переставить, но никогда не меняет мысль, тем более изначальный замысел стиха, увиденный и прочувствованный им в первой строке.
Хорошие стихи – это либо дар, либо награда за наработанный жизненный опыт, но все равно поэтом они чаще ощущаются как «незаслуженные, нежданные, нечаянные». Он добавляет, что это «еще и муки, когда уже не можешь не писать, когда стихи застигают врасплох, просто являются из ниоткуда и стучатся, стучатся, стучатся. Ты бегаешь, ищешь ключи, дергаешь за ручку, пытаешься открыть, просишь подождать, наконец открываешь тетрадь, а там… только записка – мол, заходили и не дождались, извини».
Поэтому ему приходилось писать на песке, на глине и даже гвоздем на кирпичах. Иногда он наговаривал их на диктофон… И все потому, что отказать слову было невозможно, нельзя этого делать, тем более в поэтической строке, такой неповторимой и почти неуловимой. Она «не приходит дважды, ибо она отражает миг, именно мгновение жизни, мгновение, которое невозможно «остановить», и здесь важно его удержать, запечатлеть и сохранить в первой строке.
Стихотворение будет потом, будет позже, но сейчас только строка, зачатие и ритм, только состояние, зародыш и только жизнь, жизнь и жизнь».
Природа стихосложения таинственна и непостижима, непостижима именно тогда, когда это настоящие стихи, а не зарифмованные мысли и рассуждения. Как считает Терентiй, «… каждый стих читается и… читается, а вот от настоящего слова, помещенного в нем, тебя всего трясет, и здесь неважно, сочинил ты его, прочитал у кого-то или просто услышал мельком.
Это как свободное падение, а точнее… свободный взлет, и ошибиться в ощущениях здесь просто невозможно».
Быть поэтом – это миссия, это непростая миссия везде, а в России тем более.
Дело в том, что поэзия – это благодарение, благодарение человека Богу за даренное слово, благодарение словом, Слову через слово. Ответственность колоссальная. За каждое «праздное слово» будем отвечать, а уж за «поэтическипраздное» – вдвойне.
Травнiкъ понимает, насколько это серьезно – говорить с людьми на языке поэтическом, на языке «строфы, сошедшей из сердца». Отсюда не только радости, но и искушения, трудности и печали в жизни, как это нередко бывает в судьбе истинного поэта.
Поэтическое слово – это и ноша, которую нельзя просто бросить: она не за плечами, она на сердце, к тому же за «каждое суетное, поверхностное слово тебя рано или поздно настигает печаль – и это творческая данность».

Стихи – это боль,
Стихи – это боль-но,
Но все-таки
хочется их создавать.

Писать стихи – это призвание, а быть поэтом – это не только непростой труд, но и подчас «жизненный крест».

Пишу стихи до слез, до плача,
Иначе не могу писать.

Терентiй убежден, что «в своем поэтическом состоянии нужно соответствовать гармонии мироздания, а иначе вся эта неточность будет заметна даже в знаках препинания». Надо стараться писать только о пережитом и прочувствованном.
Может, поэтому Травнiкъ не считает поэзией зарифмованную сатиру и иронию, пошлость, грубость, равно как и притворство.

Не всем, кто рифмует, по силам стихи,
Грызть камень не каждый возьмется…

Поэтическое сознание – это постоянные перегрузки. «Поток входит сильный, а «биология» тормозит, вот и сгорают словотворцы», – поясняет он. Но это не фатально. Как только ты понимаешь, что каждое твое слово звучит, воспевая Человека, звучит во славу Божию, то ноша заметно облегчается».
Что говорить, любое творчество – дело нелегкое, но поэзия особенно. Компромисс в ней неуместен. Именно поэтому она в своей глубинной природе – тотальна. Соединяясь с ней, надо знать и понимать, на что ты идешь. И первый показатель правильности выбранного пути – это не только усталость, но и слухи, сплетни и зависть. Увы, но это всегда сопутствует живому слову поэта.

Коснутся поэта хула с клеветой,
Его обрекут на изгнанье,
Но вскоре он в небе звездой путевой
Взойдет, вопреки ожиданьям…

Общаюсь с Терентiем, слушаю его рассказы о творчестве, замечаю, что он мастер устного изложения, мастер рассказа, прекрасно владеет искусством риторики, держит паузу, слышит собеседника и дает ему выразиться. Несмотря на это, я постоянно задаю себе один и тот же вопрос: «Почему? Почему одиночество? Там, где внимание людей, читатели, встречи, – и вдруг одиночество, это маркесовское «одиночество среди людей». Неужели оно аксиоматично для творчества, и в частности – для поэзии? Ведь поэт явственно ощущает Божественное присутствие, но это, видимо, совсем иное, а в миру – одиночество, и иногда даже слишком острое.
«Люди не спасают от него, это экзистенциальное состояние, нажитое собственным поиском, и связано оно только с тобой и больше ни с кем, – отзывается вслед моим размышлениям Травнiкъ. – Вероятно, это результат скорости мысли, наработанной на фоне поэтического восприятия жизни, когда ты наблюдаешь за происходящим вокруг тебя. Когда ты творишь, то все случается быстрее и быстрее, даже мгновеннее, я бы сказал…
Видимо, у поэта эта скорость значительно больше, чем у большинства людей. Вот разбежался, побежал и остался впереди всех… в одиночестве. Назад невозможно, просто нет дороги, да если и была бы, то, думаю, не всякий ею бы воспользовался».
Есть горе от ума, а здесь горе от возможностей и чувствования, хотя различительная грань весьма тонка и прозрачна. Отсюда эта вечная историческая «непонятость», о которой так часто говорят творческие люди. Правда, иногда это манерное, но в большинстве своем так оно и есть…
Но лучше, когда все-таки одиночество вытеснится уединением, и тогда это уже счастье, тогда, вероятно, и создается самое лучшее в творчестве.
«Я не одинок, – говорит Терентiй, – но творю в затворе, взаперти. Хотя нередко и случается, что в этом механизме что-то ломается, и вот тогда действительно подвывающим сквозняком вползает в меня одиночество, я остро чувствую его, и прежде всего это одиночество от самого себя. Думаю, это состояние знакомо многим, кто что-то ищет в себе, живя на этой земле, и объяснить его в двух словах нелегко».
А вот писать о природе – это для поэта как жить полной жизнью. Это то, что всегда «и ново, и вечно». Поэт признается, что «отдыхает, когда словом касается этой темы». «Всегда зачитывался стихами Есенина, Бунина, Тютчева – допоздна, до дыр, до корешка зачитывался… Любуюсь, любуюсь их словотворчеством, их видением и чувствованием красоты нашей родной природы. Они все ее мне дарят в своих стихах, так просто и так много сразу», – пишет он в одном из писем к Сергею Хворину, литературному критику из Нижнего Новгорода.
И псевдоним «Травнiкъ», конечно же, не случаен, и буква «i» – тоже, и твердый знак в конце – не только правило грамматики в данном случае, а еще и намеренный символ. Когда-то давно «травником» его звали друзья – художники и музыканты. Видимо, потому, что он увлекался изготовлением несложных гербариев: собирал, сушил, клеил на лист и писал к ним причудливые комментарии. Позже стал ездить за травами по всей России. В детстве немного учился этому занятию у ныне покойной травницы – Александры Ильиничны Орловой. В детстве каждое лето Игорь жил на даче в Софрино с мамой близкого друга своего отца, Владимира Семеновича Орлова. Так вот, баба Шура, так ее все называли, брала его по утрам с собой за травами, которые ей были нужны для лечения. Вставали рано-рано, шли в лес, а там, собирая, она ему и рассказывала о них.
«Мне было интересно все, и запоминал я мгновенно. Баба Шура плохо видела, и мне доставляло особое удовольствие находить для нее всякие травки и быстро приносить, пока она еще собирала в мешок хвою-перегной для своего огорода. Но больше мне все-таки нравилось просто гулять, а ходили мы, надо сказать, далеко и надолго», – пишет он в своем дневнике. Она и стала первой травницей в его жизни и научила различать и находить многие травы. Но, пожалуй, самое главное то, что она заложила «первый кирпич» в фундамент не только его творческого имени, но и всего дальнейшего мировоззрения, вплоть до осознанного вегетарианства и «особого, почтительного» отношения к зеленому цвету в гамме его картин, в домашнем интерьере и в одежде. «Это очень здоровый, миролюбивый цвет. Цвет сердца, я это очень чувствую», – дополняет он.
Уже позже он проведет много лет в путешествиях по России, исходит деревни и села, где соберет знахарский фольклор.
В 1999 году Травнiкъ заканчивает большой труд об этом и пишет на эту тему книгу «Разнотравье». Она готовится к выходу в свет как раз в это время, когда я работаю над статьей. Думаю, что в этом году многим удастся познакомиться с новой работой Травнiка.
Терентiемъ Травнiкомъ Игорь стал после принятия таинства святого крещения. По святцам это происходило как раз в день памяти Св. муч. Терентия. Игорь испросил благословение на свое творческое имя у протоиерея Алексия Бойкова, который и совершил таинство. Так появился в мире поэт, художник и музыкант Терентiй Травнiкъ, или – «травотрущий», как он сам себя иногда именует. «Это что-то вроде кнута и пряника, – уточняет он, – Травнiкъ – мягкий, а Терентiй – жесткий и перетирающий». С 1990 года он начинает писать картины, книги и музыку уже под этим именем, официально зарегистрированным в Палате по авторским правам при ЮНЕСКО.
В творчестве Травнiка выделяется несколько главных тем, которые отражены в его в поэзии, прозе и даже… в музыке. Это философско-богословская тема, лирика о природе, размышления о личном, о слове, языке, литературе, а также стихи-рисунки, стихи-портреты, стихи и сказки для детей. Тема природы, конечно же, занимает немалое место в любом из видов его творчества.
Часто он «рисует» словом, как будто красками, свои стихи, — напомню, что он еще и талантливый живописец, и это особенно заметно в строчках о природе – его слова, как яркие крупные мазки, размашисто и эскизно набрасывают пейзаж, точно и зримо вылепливают деревья, тонко прописывают передний план, играют светом и тенью. Это эксперимент на грани разных искусств, поэт словно пишет словом картину – сочно, пастозно, смешивая краски на палитре страницы, и мы видим его охру, сепию, белила или изумруд в рифме и ритме. «Я –живословец и буквомуз, пишу стихи по нотам и без нот, рисую их также ,только реже, а когда пишу картины или музыку, то читаю им стихи, преимущественно классиков…» – пишет он летом 1999 года своей двоюродной сестре Елене в Санкт-Петербург.
К природе у поэта почтительное отношение, а он, улыбаясь мне, добавляет – «еще и почитательное, я всем советую почитать ее книги. Не оторвешься…» Травнiкъ бесконечно влюблен в нее. Влюблен весь до капельки. «Сколько дорог мною исхожено, сколько тропинок я изучил, но все равно будто и не был нигде, так велика Россия, так велика моя Родина», – с волнением отвечает он в одном из своих писем Андрею Ивановичу Корневу, своему учителю рисования.

Россия росами свежа, –
босая, может, оттого,
Что травы, травы и луга
и в росах вся…
Я россиянин от полей,
от рос закатных и рассветных.
Учу я с детства наизусть
Твою Россию, мою… Русь

«Если история и события на Руси уходят и приходят, то ее овраги, долы и поля, леса и реки живут в вечности, и, обращаясь к ним, проваливаешься с ними в это безвременье», – напишет он позже в своей статье «Зримое золото полей», посвященной творчеству своего друга – художника Юрия Чевелихина. Что характерно, Травнiку удалось избежать скучной описательности при создании образа природы, как это часто случалось с поэтами-пейзажистами.
У него особая, анимистическая поэзия. «Я Велимира Хлеб отведал – вкусён до жути Велимир», – пишет он своей сестре в Петербург.
В своих стихах Травнiкъ говорит с природой, ее очеловечивает, одухотворяет, часто явления природы становятся живыми персонажами, действующими лицами, иногда даже пишутся им с заглавной буквы: Осень, Рябина, Метель, Земля. У них свой характер, тонко подмеченные манеры, свои взаимоотношения. Поэт разговаривает с природой, словно хочет услышать от нее какую-то тайну, разгадать ее секрет – и ведь разгадывает.
«Мне интересно ее(природу) так услышать, как было бы для меня самого неожиданно. Нет, я не ищу оригинальности, просто обнимаю ее словом своей души, кладу голову ей на плечо и засыпаю… засыпаю… – стихами», – пишет он Хелене Квочек, польской журналистке, которая неоднократно, будучи в России, брала у него интервью.
Прежде всего Травнiкъ видит природу в слове, а слово одухотворяет через природу. Все, кто мало-мальски знаком с творчеством Травнiка, замечают его особое отношение к слову, он и в этом оригинален и неповторим. Не просто строчки, не просто рифмы, а сами слова часто рождаются на глазах у изумленного зрителя. Поэт смело экспериментирует со словоформами, вплетая их в задуманный узор, и, если нет нужного слова в русском языке, оно должно немедленно родиться, «замешаться на палитре листа и мазнуться в строчке», если оно не хочет склоняться по правилам, значит, ему тесно в этих правилах и оно вырывается на волю. Потому и нескучно, потому и привлекает – неординарностью мысли, точностью, меткостью.

Макаю в тучи, пишу на бумаге
Чернильной грозою, дождливыми буквами
Все в той же обычной, школярской тетради,
Промокшей под лирикой и под науками…

«Еще я заметил вот что: даже если и пишу печально о природе, то все равно не так, как о наших житейских делах. В природе все возвышеннее и все оправдано. В ней скорбь высока и радость не резка. В ней всем и всему для поэта есть место…» – отвечал он своими стихами в письмах к другу, художнику Вадиму Овсянникову.
В ответ получал прекрасные письма-размышления о живописи и о месте художника в истории от знаменитого ныне мастера колористики – художника Вадима Геннадьевича Овсянникова.

Осенняя палитра под ногами.
Размазываю краску по холсту
Я шарканьем по листьям сапогами –
Вот так свои полотна и пишу.

Природа – неисчерпаемая тема для творческого человека, особенно для такого многогранного, откликающегося на события и звуком, и словом, и цветом, как Терентiй. Он рисует природу, у него много и музыки, написанной о ней и для… нее.
Есть музыкальные композиции о травах и цветах, миниатюры для гитары с названиями «Календула», «Ромашка», также знаменитые «травниковские» Арборианские симфонические концерты, каждый из которых посвящен определенному дереву, – всего двадцать два произведения. Еще есть музыка для вегетарианцев, музыка кустов, семян и цветов, но это уже совсем другая история.
Я же пишу о Травнiке – поэте… или о поэте Травнiке – как кому будет угодно.

Когда не пишется, а хочется писать,
То я иду с тетрадию на волю.
А как на воле можно не писать?
Как можно не летать по ветру в поле!?

Сторонушка, я пью тебя захлёбно.
За строчкой строчку с нового листа.
И если суждено прослыть мне звездным,
Твоя в том виновата красота…

Ее – до золота застенчивая осень,
Ее – до хруста снежная зима,
Ее весной разбуженная сочность
И лето красное – для красного словца.

«Обречена страна на смерть,
Где детства нет и старость нища…»

С точки зрения Травника-поэта, есть два основополагающих социальных понятия в обществе – детство и старость. Собственно, это неминуемые реалии бытия. Начало и конец, места, вехи или отметины в нашей жизни, нуждающиеся в особом, человечном понимании.
«Детство требует от среднего возраста воспитания, а старость – уважения», – пишет он в своей работе «Белый уголь, черный снег». Безусловно, и то и другое нуждается в поддержке, в единстве с государственной идеологией и мировоззрением. Как бы ни развивалось общество в интеллектуальном и экономическом плане, если в нем нет того, о чем написано в этих строчках, оно рано или поздно обречено на вырождение, и в итоге – на вымирание.

«Забота об этом и есть духовное проявление в культуре развития государства. Мне кажется, что только тогда можно говорить о правильном развитии общества. Скажу сразу, эта строчка из моего стихотворения – не лозунг и не призыв, а мое многолетнее личное восприятие и понимание этого, выраженное в поэтической форме. Трагично? – Конечно. Фатально? – Не думаю… – говорит Терентiй и далее продолжает: – Это, на мой взгляд, тупик, но все-таки имеющий возможность выхода. Он затяжной в этой трудности, но с этим можно и нужно справиться человекам, чтобы остаться людьми. Но если подобная тенденция сохраняется на протяжении поколений, то это крайне серьезно, и инволюция рано или поздно может начаться. Сначала это выразится в государственной депрессии и личностном цинизме, а позже и в гражданских конфликтах и в финале — в упадничестве. Это может не только привести к смене строя или распаду государственной системы, как уже бывало в истории, но и подойти вплотную к бездне вырождения цивилизации».
Важное место в жизни Травнiка занимает его религиозное миропонимание.
Все, что происходит в его жизни, да и в его творческой жизни, в той или иной степени связано с церковью. В начале 90-х он работал в Православной гимназии, просто помогал ее строить, какое-то время был художником-консультантом в ней. Ездил на реставрацию многих храмов и монастырей по всей России.
Изучил для себя литургику, старославянский язык, церковное предание и святоотеческое наследие. «Это же корни наши. Стебельки мы каждый день видим, а вот корешок увидеть – это в радость. Без него я не живу, а «сеносоломею», да и только», – поясняет он в письме к сестре. Духовный поиск ставится им во главу угла и настолько глубоко его привлекает, что он многие годы ведет дневники-рассуждения, снимает документальное кино и создает большую коллекцию фотографий на православную тему. Нередко ему доводилось быть трудником, а то и послушание какое исполнять. То на клиросе пел, то в свечном ящике работал, то чтецом, то келарем, но чаще все же реставрировал иконы.
«С 1993 года особой, удивительной веточкой-ветвью в моей жизни проросла история, связанная с подмосковным селом Мелиховом, где находится усадьба великого русского писателя А. П. Чехова. Так уж было Господу угодно, но старый храм Рождества Христова, который стоял на краю села, сгорел, и на пепелище пришел новый батюшка, отец Вадим – Вадим Овсянников, мой добрый и старинный друг (еще с первого ВУЗа) и прекрасный художник. Так вот и началась наша удивительная эта история. А началась она со строительства нового храма на месте сгоревшего. Вместе со мной туда ездили мои друзья и знакомые. Прекрасное время, прекрасное место, прекрасные люди, – пишет он в дневнике. – Я веду летопись этих лет: снимаю кино, фотографирую всю историю возрождения Рождественской церкви, когда-то запечатленной еще в этюдах так любимого мною Исаака Ильича Левитана. Все это сохраняю в своих архивах. Благодатно – на моих глазах эту землю впервые в истории посетил архиепископ Можайский Владыко Григорий. Вот так рядом с нами пишется и происходит русская история. Не представляете даже, как она близко. И не в учебниках и газетах, а в нашей каждодневности и настолько рядом, что даже руку не надо протягивать. Просто заходи и будь в ней».
Будучи в сердечной дружбе со многими отцами, монахами и настоятелями, Травнiкъ вел свою культурно-историческую работу, собирал исторические документы и материалы о современности, писал очерки и заметки для газет и приходских листов.
В 1996 году произошло событие, которое сам Травнiкъ называет чудом. Ему, как художнику, пришло веление от одной матушки, а именно заказ на изготовление Креста-мощевика. Терентiемъ был создан эскиз, разработан в пропорциях чертеж, по которому краснодеревщик брат Кирилл вырезал из красного дерева крест. По благословению протоиерея Вячеслава Бобровского, настоятеля храма иконы Владимирской Божией матери в селе Дубна, сейчас это уже святыня Московской области. На сегодняшний день Крест-мощевик находится в Зачатьевском храме города Чехова и является местом паломничества верующих со всей России.
Позже Терентiемъ была создана газета «Сад духовный», редактором которой он является и по сей день, а в декабре 2007 года Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II наградил Игоря Аркадьевича Алексеева (Терентiя Травнiка) «Патриаршией грамотой» за усердные труды во славу Русской Православной Церкви.
По убеждению Травнiка, «духовное состояние в человеке, а именно вера, дает ему возможность состояться в жизни. Это как невидимый путь, лестница-дорожка, которая протянулась для каждого из нас через бесконечность. Живя с верою, ты видишь и чувствуешь глубже свою действительность и весь мир».
«В живописи, сколько себя помню, я всегда был религиозен, в музыке тоже, теперь и в литературе. Скажу, что для меня нынешнего вера – это фундамент, и я выкладываю его многие годы. Это путь, который я вымащиваю своими произведениями и … просто вера. Это и есть вся моя жизнь. Это то, что мне позволяет быть самим собой в трудах. Многое, что свойственно творческому экспериментаторству, верою отсекается, и остается что-то неоспоримо более важное. Иногда мне кажется, что я, веря своим творчеством, и пришел к простому пониманию веры. Здесь я счастлив, с этим можно и доживать до конца, до встречи с Тем, в кого веришь. Для меня дыхание Божие во всем, поэтому так часто в моих стихах, прозе и песнях звучит Его святое имя, а иначе стихи не оживут, а только напишутся – и все. Когда я начинаю писать, то думаю о Боге, пишу – думаю о Нем, заканчиваю с мыслями о Нем. И всегда благодарю, да, да – просто благодарю. Одну из своих книг я так и назвал «Благодарение».
Я живу и работаю с Богом в душе, Он рядом всегда, но по-настоящему я ощутил это только после сорока лет: видимо, вызрело что-то и проявилось в моей жизни. Что-то такое, что и не описано в моих произведениях, а ведь все они только об этом. Если хотите знать о чем – то… о Любви – и только о ней».
Мы еще долго говорили с Терентiемъ, говорили не спеша, говорили обо всем понемногу, до позднего вечера. Коснулись разных тем, но во всем чувствовалась любовь.
Он как будто все окрашивал в ее цвет, какой – не знаю, но точно – это был ее цвет, прозрачный, терпимый, безусловный и принимающий, – цвет и его творчества.

Не могу теперь сказать, то ли его слова на меня так подействовали, то ли и в нашей встрече действительно тоже что-то «вызрело»…
Многие мои знакомые, спрашивая у меня о Терентiи, удивляются – как этот человек может столько успевать: быть и художником, и музыкантом, и поэтом, и фотографом и делать все это хорошо, а я привел здесь далеко не полный перечень его занятий и возможностей.
Спрашиваю… Отвечает: «…благодаря вере. Она – как нить для солевых кристаллов. Есть соль – то есть способности, и даже талант в каждом из нас, только была бы эта самая ниточка веры, а кристаллы нарастут, обязательно нарастут».
Вот и ответ на этот вопрос – благодаря этой самой ниточке…

Виталий Моисеев,
журналист

Не забывайте подписываться на rss-ленту блога. Нажимайте на лайки.  Веду блог Книжного гуру и ещё два десятка проектов в Сети. Читаю постоянно. Стараюсь выбирать Хорошие Книги.